Евгений Омегин

(переложение пушкинской поэмы на простонародный лад)

Хочу я, братцы, вас забавить.

Коль надоел высокий слог,

Попытку сделаю избавить

От поучений, пышных строк.

Я покажу реальной жизни

Картины – вовсе без прикрас.

На славном языке отчизны

Я обосную свой рассказ.

Но так и быть, – рукой пристрастной,

Прими собранье пестрых глав

Полусмешных, полузабавных,

Простонародных, идеальных-

Небрежный плод моих забав.

«Мой дядя, пидар хитрожопый,

Чуть заболел, зовет меня,

Чтоб подтирал за ним блевоту,

Подстилки грязные сменял.

Ах, в бога мать, такая сука,

Марать об гниль младые руки.

Сидеть с развалиной всю ночь,

Не отходя ни шагу прочь.

Вот развалюха, вот холупа!

Его за яйца щекотать

И мазью растирать залупу.

И материться про себя:

Когда ж судьба возьмет тебя»!

Так думал молодой повеса,

Летя на тройке почтовых.

И посылая всех к Зевесу,

И поминая всех родных.

Друзья мои, позвольте прямо

С героем моего романа,

Без лишних слов,

Как хуем в глаз:

Позвольте познакомить вас.

Омегин – пьяница и ебарь.

Мы с ним толкались по пивным,

Совмесно баб ебали с ним,

Фарцовкой занимались оба,

Кололись, чифирили – жуть!

Все не желая отдохнуть.

Его пахан напиздил денег

И не скрывал. Раз так – хана.

Судьба согнула на колени

И заебала пахана.

Омегина ж судьба хранила.

Хуищем длинным наделила,

Залупой красной и большой,

И возбудительной душой.

Его учил француз убогий.

Что б не измучилось дитя,

Учил его всему шутя:

Нассать на ухо тете Клаве,

Загнуть при бабке в бога мать

И в летнем садике насрать.

Когда же хуй стал подниматься,

Француза – на хуй, все, пиздец.

«Теперь учись, сынок, ебаться», –

Сказал напутственно отец.

Вот мой Омегин на свободе.

Острижен по последней моде.

Одет он в джинсовый жакет,

И наконец увидел свет.

Он по-французски матерился

И по-китайски загибал,

И колом хуй его вставал.

Как молоток в штанине бался.

Чего ж вам боле, свет решил,

Что наш Омегин очень мил.

Я тоже многому научен.

А кто ж не может тюльку гнать.

Учиться в школе очень скучно.

Язык народа надо знать.

Омегин был по мненью многих

Судей решительных и строгих

Ученый малый, но пиздун

И остроумный хохотун.

Без принужденья в разговоре

Обматюкнет кого слегка,

В ебало сунет кулака

Или харкнет кому за ворот.

Он вызывал улыбки дам,

Сверкнув залупой тут и там.

Латынь из моды вышла ныне,

Но, если правду вам сказать,

Умел он гнуть и по-латыни.

Про пенис, клитор мог читать.

«Познанье – сила», – Маркс нас учит.

Э-гей, учитесь лучше дрючить.

А диамат и сопромат

Кому, скажите, надо знать?

Омегин не имел охоты

Знать о строении слона.

Ведь это чистая хуйня.

Но дней минувших анекдоты

Про Петьку, Анку и зверей

Хранил он в памяти своей.

Он помнил охуенно много

Различных басенок, стишков,

Подъебок и всего такого,

Что позавидовал Барков.

Но в чем он истинный был гений,

Что делал без отдохновений,

И чем был рад себя занять,

Чтоб хуем груш не обивать, –

Была наука извращений,

Где сотни поз и сотни пезд.

Ебался Женя без стеснений.

Его по жизни хуй понес.

Ялдой его кормилась слава.

Ялде услады было мало.

Великий был пиздострадалец.

Пиздой он бредил и пьянел.

Вот засадить бы толстый палец!

А без пизды совсем хуел.

Залупоглазая мудила

Всех девок к блядству приводила.

Стоит, как кирзовый сапог, –

Никто бежать ее не мог.

О, как он был в тот миг потешен!

Спускал, залупу в дверь совал.

И говорил, не он в том грешен.

Но находилася дыра,

И он кричал: «Ура, ура»!

Как рано мог уж он тревожить

Пизду блядищи записной.

Известно, чем юнец моложе,

Тем он не знающ, как слепой.

Его прозвали пиздорванцем,

А он прикинулся испанцем.

Но вы, блаженные мужъя,

С ним оставалися друзья.

Его ласкал супруг лукавый:

«О, необрезанный юнец»!

И тот, чей сник давно конец.

И рогоносец величавый,

Кого наебывали жены,

Ялдой Онигана сражены.

Бывало, он еще в постели,

К нему записочки несут.

«Что, приглашенья? В самом деле»!

Три бляди на вечер зовут.

Там будет бал, там пьянка, праздник, –

К кому поедет мой проказник,

С кого начнет он? Все равно!

Всех усладить ему дано!

И он, позавтракав сметанкой,

Чтоб одубело хуй стоял,

Соседских девок разминал.

И ждал, когда начнется пьянка,

Пока недремные часы

Не позовут надеть трусы.

Уж темно, в санки он садится.

«Пиздуй, мудак», – раздастся крик.

Морозной пылью серебрится

Его бобровый воротник.

К Мими поехал он уверен,

Что муж ушел, открыты двери.

Вошел, вхуярил литра два.

И ну ей хуй в пизду совать.

Под ним кровать трещит, трепещет.

Бабец в соку прикрыла глаз.

Омегин, знай, сандалит хлеще.

Вот это масть, вот это класс!

Она торчит, она в экстазе.

Омегину же в самом разе.

Но он спешит, другое дело

Его зовет и он идет.

Как любит он нагое тело

И вздутый спермою живот.

Театра страстный почитатель,

Обворожительных актрис,

Незримый гражданин кулис,

Омегин ебанул к театру,

Чтобы получше разузнать,

Как вздернуть нынче Клеопатру

И Лиру яйца показать.

Чтоб не приебывался старый

Своим членякой – тряпкой вялой.

Мои богини, вы мне рады?

Внемлите мой пропитый глас.

Все те же ль вы? Другие бляди,

Сменив, не заменили ль вас?

Театр уж полон, ложи блещут,

В партере водку кто-то хлещет.

А вон целячка вся в соку

Лежит на сцене на боку.

Одной рукой пизду прикрыла,

Другою медленно манит.

И вдруг как вспрыгнет, как взлетит.

Все на нее воротят рыла.

Она ж: то раком стан согнет,

То быстрой ляжкой ляжку бьет.

Все тащутся. Омегин входит.

Пиздует прямо по ногам.

И свой бинокль скосясь наводит

На груди незнакомых дам.

Взглянул, скривил свое ебало:

«А клевых баб по ложам мало».

«Хуйня», – сказал он и понес, –

Ебал я в рот такое блядство,

Уж если хочется ебаться,

В пизду засуньте толстый нос.

А мне нужна в соку бабец.

Неужто я не молодей»?!

Изображу ль картину верно?

Уединенный кабинет,

Где мод воспитанник примерный

Одет, раздет и вновь одет.

Второй Соловский моей Евгений.

Боясь различных заражений

И сифилических простуд,

Он в ванной сколотил уют.

Он три часа залупу чистит,

Он с мылом кожицу дрочит,

Он перед зеркалом «артиста»

Трясет в руке и все молчит.

Такая, братцы, гигиена.

И, я считаю, это верно.

Отмыв головки болтик крупный,

Омегин двинулся на бал.

Распространяя дух залупный,

Красив, силен и так удал.

Вот наш герой подъехал к сеням,

Вхуярил прямо по ступеням

Вошел и смотрит восхищенно:

Летают ножки милых дам,

Так и крича: я все отдам.

Глазеют мужики влюбленно,

Кругом и шум и суета –

Толпа развратом занята.

О, ножки, ножки, что за чудо!

Каков бы ни был женский ум,

Но ножки – главное их блюдо.

О, сколь рождают сладких дум!

Бывало, я совсем мальченкой

Уже стремил глаз под юбченку.

А там, глядишь, и в темноте

Я страстно лапал женщин ноги.

О, что за счастье! Боги, Боги!

Теперь я, братцы, импотент.

Но как ни тяжко это горе,

Баб у меня бывало море