Любовь улетела…

Приступаю к довольно печальной лично для меня странице моей жизни. Сейчас, вспоминая прошедшее, я поражаюсь, как я мог быть настолько слеп, чтобы ошибиться? Сердечная боль переполняет меня, когда я обо всём этом вспоминаю: Но буду последователен.

Учился я тогда в классе десятом, с гимназическим уклоном. Кто не знает, что это такое, поясню: это класс, где усиленно изучаются иностранные языки, литература и русский язык. Была ещё такая вещь: второй иностранный язык. Тот, кто учил английский, дополнительно учил ещё и немецкий, а тот, кто учил немецкий – французский. Так вот. Был у нас учитель немецкого. По манерам, повадкам – чистый педрила. Голосок, походон:(Да что я вам буду рассказывать, вы что, педрил не видели?). Но однако была у него жена – училка французского (вот семейка, правда?). Были они людьми молодыми и детей у них не было.

И была у нас в классе чудесная, как я поначалу подумал, девушка. Её звали Ира. Ах, Ира, Ира: Когда я вспоминаю тебя, меня душат слёзы, а в горле образуется комок и сердце начинает болеть, учащённо биться. Она казалась мне лучше всех девушек на планете. Чудесная фигура, приятный голос, добрые синие глаза, правильные черты лица. Не подумайте, что я хотел с ней тогда переспать – наоборот, мне хотелось ласкать её, оберегать от холодного ветра и палящего солнца, заботиться, как о ребёнке. Я хотел делить с ней пищу, кров и много чего ещё: Но никогда, слышите, никогда я не хотел заниматься с ней сексом! Она была для меня как святая. Она была так похожа на мою маму: Но, видимо, судьба открыла мне её истинное лицо.

Она пришла к нам в класс, когда мы уже все изучали второй язык. Учиться с нами она не могла – ни алфавита не знала, ни правил произношения, а в её школе этому не учили. Вот и сделало наше руководство (завуч, классный руководитель) так, чтобы она занималась немецким отдельно во вторую смену, с тем же учителем-педрилой, что и у нас. Надо отдать ему должное, немецкий знал он замечательно и, бывало, помогал нашим пацанам с переводом текстов песен германоязычных рок-групп. Мы тогда все были помешаны на Rammstein и им подобным.

Именно из-за Rammstein я стал проявлять к немецкому языку интерес. Я купил словари, стал изучать семантику языка, особенности современной разговорной немецкой речи и многое другое. Вскоре я достиг в немецком языке определённых высот и был лучшим учеником в классе по этому вопросу. Я часто давал списывать одноклассникам домашнюю работу, писал классные сочинения и всегда подсказывал на уроках. Наш педик (его звали, между прочим, Дмитрий Владимирович) не мог нарадоваться на меня и всегда ставил меня в пример остальным.

Так вот, однажды, на перемене, Дмитрий Владимирович подошёл ко мне и сказал: «Сергей, ты мне не поможешь». Я ему: «А что случилось, майн фюрер (это мы так иногда над ним прикалывались)?». Он: «Да вот, ты парень способный, не поможешь мне обучать новенькую?». Я: «С радостью, а когда приходить?». Он: «Да вот, во вторую смену, в три часа». Я: «Хорошо, а когда начнём?». Тот подумал немножко и говорит: «Я думаю, с послезавтра». И ушёл.

Я был на седьмом небе от счастья! Это надо же – помогать моей любимой в освоении языка Шиллера и Гёте! Есть реальная возможность познакомиться поближе. Может, даже узнаю, где она живёт. Ах, если бы я знал, как жестока судьба, я бы немедленно вырвал своё сердце и выкинул бы из души все чувства любви к той, что впоследствии меня обманула. Но, видимо, злой рок направил меня по тому пути, чтобы показать, куда иногда заводит любовь:

Однако, продолжаю: Я пришёл в точно назначенное время. Ирина была уже там. Увидев меня, она сделала, как выражается наша историчка, «квадратные глаза» и удивлённо спросила: «А ты что здесь делаешь?». И я ей ответил: «Я буду помогать тебе в освоении этого сложного языка». В её глазах проскользнула тень досады, она опустила уголки губ вниз и вздохнула: «А без тебя никак не получится?» Я ей (с юмором): «Не-а, никак!». Она тоже улыбнулась, с её губок слетела фаза: «Ну, хорошо!» и мы пошли в класс.

Прямо скажу: ученица она была довольно туповатой. Нет, когда мы проходили алфавит, никаких трудностей не чувствовалось, а вот когда дело дошло да грамматики (в немецком языке она довольно запутанная) тут, как говорится: «Туши свет, сливай воду!». Ну не было у неё способностей к языку, не-бы – ло, понимаете? Я сам с трудом освоил часть немецкой грамматики, да и сейчас не особо-то и помню, как что пишется. Но ТАК не учить – это надо быть редкостной дурой. Или может, она не хотела? Кто ж её разберёт?

От того, что она не учила немецкий, мои чувства к ней не изменились, а ещё больше усилились. Я встречался с ней два раза в неделю на этом немецком факультативе и успел познать все её способности к языковому восприятию. О, как я хотел тогда, чтоб она мне по-русски, хотя бы, сказала: «Я люблю тебя!». Но, видимо, это мне было не дано.

Немец очень ценил мою помощь и за каждый подобный факультатив ставил мне в журнал пятёрку. Таким образом, моя твёрдая пятёрка по немецкому языку превратилась в железобетонную. Конечно, радовался я и мои родители.

Ну вот, я дошёл до того места, когда надо рассказывать печальную часть повествования. Не хочется мне, господа хорошие, писать это, ну не хочется! А ведь придётся:

Как-то раз у нас намечался очередной такой факультатив. Надо вам сказать, что на каждое занятие я брал с собой толстый немецко-русский и русско-немецкий словарь. Он меня не раз выручал в сложных ситуациях. Но он был довольно большого объема и размера и приходилось его таскать. Сложно таскать такой груз, но мне, в принципе, было легко. Ведь я шёл на встречу со своей любовью – Ирочкой, а это, согласитесь, облегчает ношу.

После обеда я собрался, оделся и пошёл в школу. Дорога между школой и домом проходила через частный сектор и я ходил в школу под дружное «Кукареку!» петухов. Сейчас был день и петухи молчали. Зато на углу улицы строился дом. Когда я проходил мимо, строители уже возводили шиферную крышу. Я остановился и поневоле залюбовался этой стройкой.

И вдруг, откуда-то сверху на меня полетела маленькая коробка шиферных гвоздей. Я еле успел увернуться. Коробка пролетела мимо и плюхнулась на землю рядом со мной, гвозди полетели во все стороны. Со стороны дома послышался жуткий мат и вниз слез мужик. Я поспешно собрал гвозди в коробку и протянул ему её. Он взял, сказал: «Благодарю вас!» и полез добивать шиферину. Я пошёл дальше. А потом вдруг заметил в траве нечто блестящее. Я нагнулся, чтобы посмотреть. Это оказались шиферные гвозди. Они отлетели довольно далеко и поэтому я не мог их заметить. Я нагнулся и чисто машинально взял их и положил в карман. Я не знал, зачем мне это, просто это произошло моментально и быстро, я даже не успел сообразить. Но ясно было одно: у меня в кармане пара новеньких шиферных гвоздиков, длинных, с блестящими шляпками.

Я дошёл до дверей школы, поднялся на последний этаж. Там, возле кабинета иностранного меня уже ждала Ирина. Мы поздоровкались и пошли в класс.

В этот раз немец обучал её очередной сложной теме, я даже не помню, какой.

Через несколько минут Дмитрий Владимирович посмотрел на меня как-то странно и сказал: «Сергей, можешь идти домой, ты хорошо знаешь эту тему, я сам с ней разберусь».

Естественно, я обрадовался и огорчился. Обрадовался, потому что не надо сидеть лишних два часа в школе, а огорчился потому, что не удастся сегодня посидеть с Ириной за одной партой.

Я спустился на первый этаж, зашел в школьное кафе, промочил горло какой-то гадостью, гордо именуемой яблочным компотом и направил свои стопы домой.

Уже выходя из ворот школы, я вдруг остановился и хлопнул себя по лбу. Растяпа! Как я мог забыть своего верного помощника – немецкий словарь?! Я побежал обратно в школу.

Уже привычно взбежал по крутой лестнице на третий этаж, быстрым шагом потопал к кабинету немецкого, открыл дверь и остолбенел.

Сердце обливается кровью, я бросаю перо, я не в состоянии больше писать! Это воспоминание причиняет мне сильную боль. Но я всё же допишу.

Итак, моим глазам открылась следующая картина: Ирина лежит на спине, на парте. Её ноги подняты вверх, юбочка задрана, трусики валяются где-то рядом, а над всем этим восстает немец, этот педик, эта сволочь и водит своим членом по половым губкам Ирины. МОЕЙ Ирины! При этом он закатил глаза, а она смотрит на него с обожанием!

Заметив меня, они резко повернулись, у немца отвисла нижняя челюсть, а в глазах Иры ясно читался ужас. Первое остолбенение прошло и сменилось злостью, ненавистью и чёрт знает чем ещё!

Я резко подскочил к ним, схватил немца за кадык и со всего размаху двинул его голову к доске. При ударе немцевой головы о доску раздалось громкое «Буммм-мм!». Я все подозревал, что он – пустоголовая личность. Я ещё раз сильно ударил его в живот, схватил за руку и приставил её к доске. Всё это я делал, как в тумане – совершенно не задумываясь. В висках стучала кровь, а в ушах гулко ухало. Я достал гвоздь (вот и пригодился гвоздик!), приставил его к руке немца и шарахнул по шляпке кулаком. Вот это да! Гвоздь прошёл сквозь немцеву ладонь и вонзился в крепкую доску. Дмитрий Владимирович широко открыл глаза и сдавленно захрипел. Я врезал ему по челюсти с локтя и он заткнулся. То же самое я проделал и со второй рукой. Затем отошёл на несколько шагов, размахнулся и пяткой сапога размозжил учителю его мужское достоинство. Он как-то подтянулся весь, побледнел и опал.

По доске из ладоней уже стала стекать кровь, окрашивая коричневую доску в более тёмный цвет. Вот бы видел меня сейчас мой физрук! По физкультуре я не особо блистал, всё на двояки и трояки, а бегал – так это вообще нечто. Но сейчас я голыми руками распял человека на доске. Вероятно, злость была настолько сильна, что пробудила во мне бычью силу. Вот ведь как бывает в жизни!

Я направился к Ирине. Она так и лежала полураздетая на парте. Её сковал ужас и она смотрела на меня во все глаза. Я взял её за волосы, притянул к себе и спросил: «Зачем ты это сделала?». Она, захлёбываясь слезами и постоянно прерываясь, ответила: «Он: он: обещал поставить мне пятёрку: в четверти!».

Это меня просто таки взбесило! Я ударил Ирку тыльной стороной ладони прямо в лоб так, что она запрокинулась на спину.»За пятёрку?! Ты бы отдала этому козлу свою девственность за пятёрку?!!! Да ты же после этого просто пробивная блядюга!» – разорался я. Новая волна злости вскипела во мне и требовала выхода. Я мотивированно осмотрелся.

На подоконнике лежал забытый электриком обрезок кабеля КЭО-3. Это означало: кабель экранированный одножильный с диаметром центрального проводника три миллиметра. Вокруг медной жилы шёл слой изолирующего полихлорвинила, а потом серебристая оплётка экранировки. Привычный предмет я вдруг увидел под несколько иным ракурсом.

Я намотал его на руку, подошёл к Ирке, занёс провод над головой и резко опустил его на её ляжку. Я-сссь! Серебристый кнут оставил на иринкиной ноге мощный красный рубец, а сама она взвизгнула и забилась. «Я-сссь! Я-сссь! Я-сссь!» – тонко пела проволока, оставляя всё новые шрамы на белой коже моей изменщицы.

Вскоре я устал работать рукой и отошёл в сторону. Ноги Ирины горели красным пламенем, они все были в рубцах. Но этого мне казалось мало.

Тогда я взял деревянную указку, повернул тупым концом и резко вдавил во влагалище Иры. Что-то там хрустнуло, Ирина закусила губу до крови, а другая кровь уже струйкой вытекала по указке. Я немножко поворочал этой указкой там, вытащил её обратно и отбросил в сторону. Иринка имела довольно жалкий вид – вся красная, побитая, с развороченным влагалищем.

Дмитрий Владимирович выглядел не лучше. Весь бледный, в холодном поту, руки прибиты к доске, а в промежности вместо члена и мошонки жуткое кровавое месиво.

Я забрал свой словарь, на пороге обернулся и предупредил: «Никто не должен знать о том, что произошло, никто, ясно?». После чего опустился на нижний этаж.

Около раздевалки я посмотрел на себя в зеркало. Господи, ну и видок! Волосы взъерошены, на рукавах капли крови, сам потный: Ужас! Надо будет дома помыться.

Через четыре дня у нас был урок второго иностранного. Наш педик пришёл с перебинтованными руками и боязливо на меня смотрел. Ира перевелась в другую школу. Вот так-то!

А любовь моя к ней улетела: Улетучилась, как улетает дым из накуренной комнаты через открытую форточку. Забуду ли я когда-нибудь эту несчастную любовь? Думаю, нет.