Женская сказка

Женская сказка

Посвящается всем, кто любит,

любовь умрет, а сказка останется…

Солнце светило в окно, но жарко от этого не было. Слабенький ветерок из форточки обдувал прохладой лицо, иногда даже приподнимая бумаги на столе. Работалось хорошо, как всегда в тех случаях, когда я заставляла себя сесть, что называется через «не хочу», но потом врабатывалась и уже вставать из-за стола не хотелось настолько же, насколько до этого не хотелось за него садиться.

Беспокоило одно. Отсутствие звонка от него. Я конечно понимала, что он не может мне позвонить, что жена и достаточно взрослый сын рядом. Но ужасно хотелось услышать его голос, почувствовать настроение. Ведь что можно сказать по телефону не видя глаз? Можно только почувствовать и потом, положив трубку, попытаться услышанное проанализировать, но не услышанные слова, а интонацию, чувство, настроение. И затосковать по его ласковым рукам, по его объятьям, по его поцелуям…

Я совершенно не люблю и не переношу одиночество. Какой-то достаточно короткий промежуток времени – да. Но потом полнейшая агония! Веришь? Мне не хочется работать. Хотя то, что я вынуждена это делать – отвлекает. Но платишь за это депрессией.

А эти чертовы выходные, когда утром встаешь полная планов, но вечером уже не хочешь мыть посуду, откладывая это на следующее утро. Я даже не могу читать, не могу нормально работать. Я не могу уснуть. Я просто не могу без тебя. А ведь даже после твоего приезда мало что изменится. В лучшем случае несколько раз увидимся. В условиях болезни твоей матери невозможна и наша совместная поездка, которую мы так долго планировали.

В стране Р. был царь. Так случилось, что царь был молодой и перспективный. Царем он стал случайно. Однажды в стране умер старый-престарый царь, у которого наследников не было. После его смерти бояре собрались думу думать. Хоть бояре и были старые, но не были глупыми. Поэтому они понимали, что новый царь нужен молодой, так как в соседних странах молодые повелители, полные амбиций давно смотрели на Р. с вожделением. Поэтому выбор бояр пал на молодого генерал-губернатора, который хотя и был выходцем с окраины страны, где и губернаторствовал, но порядок там держал, все им были довольны..

При обсуждении два недостатка у кандидата выявились. Отце его жены был террористом и даже пытался кого-то из боярской думы взорвать. Вследствии чего был расстрелян. Хотя с другой стороны тесть не такая и большая родня.

Во-вторых, будущий царь имел страсть к женскому полу. Ни то чтоб все в думе святые были, либо к какому иному полу пристрастие имели. Но меру в этом деле знали. А слухи ходили о Кузьме такие…

Крестьянку своей губернии он чрезвычайно к себе приблизил, причем обучил за казенный счет за границей разным наукам, после чего поставил правителем в один из уездов своей губернии. Никого не обошел он и из своей генерал-губернаторской администрации.

Но бояре подумали, да решили, что остепениться Кузьма рано или поздно. Опять таки лучше к женскому полу влечение иметь, чем боярам головы рубить, «сублимировать», как сейчас говорят.

В Грановитой палате, где заседала боярская дума было смрадно. Бояре прели в шубах и шапках, крили, плевались на пол. Холопы разносили водку и бутерброды…

Сегодня опять проснулась в четыре утра. Проснулась с мыслью о тебе. В который раз поразилась насколько утреннее восприятие мира приятнее вечернего. Как говорится утро вечера мудренее. Скоро ты приедешь. А еще вчера вечером думала, как я устала ждать твоего приезда. (Действительно – стакан то наполовину полон, то наполовину пуст.)

Решали все вопросы в боярской думе два старичка – Панфутий Иванович и Геннадий Петрович. Они были самые приближенные бояре к старому царю. Они и предложили кандидатуру Кузьмы. Дума подумала, бородами потрясла и согласилась. Так в Р. стал царь Кузьма 1.

Царствовал Кузьма вообщем-то не хуже и не лучше других. Подданные в его стране уже давным-давно ничего от власти не ждали. Не обижает, жить дает – и то хорошо. А Кузьма жить давал, хотя и сам не терялся. Ну на то он и царь.

Перебрал Кузьма женского пола немало по стране своей. Начал с фрейлин жены своей, потом и девки сенные в ход пошли. С Амстердаму даже каких-то негритянок, персиянок заказывал.. И все успокоиться не может, бояре уже его сами бояться стали, а то вдруг накинется.

А в предместьях столицы жил купец. Не сильно-то и удалой молодец. Отец-то его действительно был КУПЕЦ. Но умер рано. Сын у него один был Весь какой-то мечтательный. Встанет в лавке, да заглядится на небо, задумается невесть о чем. А с лавки воры товар и волокут. А то купец еще так вот подумает, да глякось – осьмушку бумаги схватил – и давай писать, давай писать, что твое веретено, только чернила брузжут. Зайдет тут какой-никакой покупатель, а купец на него и не глядит, сунет ему товар под нос, а сам все пишет и пишет. Вообщем какая тут торговля.

Так что не будь у купца друга, то так и сгинул бы. На заборе бы вскорости, лежа в канаве бы писал, и то если бы хозяин забора позволил. А друг у него с детства был не промах. Жили они рядом. Только друг был из крестьян. Но тоже он не в отца своего пошел. Зиновий сызмальства работать не любил. Отец его например уедет в город инвентарю какого купить, сыну поручит огород вспахать. И что ж? Зиновий по городу пробежит, тут что украл, там украл, нищих каких ни есть собрал, на поле привел, они ему поле вспашут, так он еще и с соседом переговорит насчет вспашки, деньги за это возьмет, а нищим бутылку поставит, а кто недоволен, так и в морду даст.

Отец с ярмарки приедет, а Зиновий в новом костюме сидит, соседскую деваху обнимает, одной рукой ей ниже мониста лезет, а другой рукой ее успевает конфектами угощать. Ловок черт, хоть и не работник. Да вроде и бездельником не назовешь. Отец у Зиновия тоже рано умер. Мать тихая была И стал Зиновий власти все больше набирать. У каждой стаи завсегда вожак есть. В городе у нищих свой вожак был, у воров свой, у бандитов – свой. Так Зиновий сумел так сделать, так всех лбами столкнуть, так в доверие ко все войти, что стал он почитай всем городом руководить. Купцы к нему едут – Зиновий от воров защити, градоначальник приходит – пуская по гостям иностранным ребята не озоруют. Постельничий государев – девку царю какую ни есть сыщи красивую.

Вообщем хорошо Зиновий зажил. Но из всех людей больще друга у него чем купец не было. Они бывало сядут вместе поговорить и до утра наговориться не могут. Купец-то больно начитанный был, но жизни не знал совсем. А Зиновий хватку имел, жизнь знал, но говорить о том, что он знает, кроме как с купцом, который не от мира сего, ни с кем не мог. Потому что знал – подручным скажи что лишнее - и нету Зиновия – фартового человека.

И вот раз в купцову лавку вошла женщина. Он-то как всегда пишет, пишет, пишет, не видит ничего вокруг. А она встала и залюбовалась на купца. В нем-то так ничего красивого может и не было, да только когда вирши свои писать начнет, так он него будто свет исходил. Лицо одушевленное такое сделается, губы сожмет, чуб на бок рукой отмахивает. А перо так и брызжет, так и брызжет.

- Как бы мне хотелось почитать, что это Вы так пишете? – сказала женщина, да голосом таким ласковым, грудным, аж до пяток пронизывающим. Купец тут даже перо сломал, клякса ему на нос упала. Стал этот купец такой смешной, что женщина улыбнулась. В лавке все засияло, в глазах у купца все заплясало. А женщина так была красива – волосы черные синевой отливают, глазки кругленькие малахитом осыпают, щечки кругленькие как бока яблочек наливных на солнце блистят, губки сахарные бантиком к поцелуям зовут.

- Что же Вы молчите? – спросила женщина, а купец-то давай с носа кляксу оттирать салфеткой, да по всему лицу и размазал. А она еще больше улыбнулась, еще светлей в лавке стало. Да так светло будто и не лавка это никакая, будто дворец. И подходит она к купцу, салфетку у него из рук берет, намочила водой, да и стала с лица его чернила стирать. А купцу и неудобно, и вроде надо бы руку убрать, да не может он этого сделать, только и сказал:

- Да что Вы, не надо, не надо, - а сам рук-то ее не убирает. А женщина лицо ему оттерла, да взяла листочек-осьмушку и прочитала.

- Как дивно-то, - говорит ему, - как красиво. Дайте мне переписать?

- Да что Вы, - засмущался купец. – Это Вы диво-дивное, красота неописуемая. – И не радикрасного словца сказал, просто купец всегда говорил, что думал, а уж как волновался, так и сдержаться не мог. Тут уж женщина щечками-яблочками зарделась.

- Как же звать-то тебя купец с чернилами?

- Данилой.

- Не торговать бы тебе Данила, а книжки писать?

- А тебя как сударыня зовут-величают?

- Дуня я, - сказала женщина, да вздохнув добавила, - вдова Семена-плотника, с Торговой. – А вздохнула-то она потому, что вечная ей вдовья доля была. Муж у нее старый был, очень ревнивый. Слухи ходили, что и повод был. Потому он завещании е оставил, что если пойдет она после смерти его замуж, либо застанут ее с кем, то наследство у нее отобрать, саму в монастырь определить. А родни у Семена много было – следили за вдовой хорошо. Да оно и понятно – если что, то наследство к ним должно было уйти, а было оно не малое.

- Ну пошла я.

- Да уж и забыла тут с твоими чернилами-то, - осветила еще раз Дуня лавку и пошла.

- Так переписать-то возьми, - кинулся вслед Данила.

- Да ведь и не знаю, когда и отдам?

- Да ничто, как сможешь. – Дуня бережно взяла листок.

Вернула она его на следующий день. Данила ждал ее. Всю ночь с Зиновием про Дуню проговорил. Уж как он ее расписывал, друг нарадоваться на него не мог:

- Влюбился ты Данька, - это ясно. И сватом бы к ней пошел. Да ведь ты сам знаешь… - А Данька молчал на это, но понимал, что без нее жизни ему нет.

Он позвонил! Он позвонил! Позвонил Он! Скоро вернется. Скорей бы уж скорей. Чувство окрыленной радости – как будто на эту радость с крыльями запрыгнула и летишь, летишь. И не страшно совершенно. Так только душа летать может или ангелы…

И уж когда на следующий день Дуня пришла, то Данила ждал ее весь разодетый, причесанный. В небо не глядит, вирши не пишет, сердце того и гляди из груди выпрыгнет, а он только на дверь лавки и смотрит.. И она ему опять светом своим в лицо. Подошла к нему, обняла и говорит он ей:

- Люба ты мне, хочу всегда с тобою быть. – А она тут как задрожит, щечки-яблочки светом как засияют:

- И ты люб мне, Данилка мой ненаглядный.

Так вот и счастье пришло в их жизнь.

И оберегом их счастья был Зиновий. Дуня только с дома к Даниле пошла, а за ней следом его человечек, увидит что за ней родственник какой увязался, кистенем его по голове и тому больше подсматривать не хочется. А не пойман – не вор.

Только раз идет Дуня к Даниле своему, а улица вся городовыми перегорожена – царь Кузьма с Амстердаму возвращается. И проходу на Данилово предместье никакого нет. Уж она солдатика умолила, бежит через дорогу к любимому своему, а царь Кузьма на золотой карете прям перед ней = пальцем кривым на нее кажет, узкими глазенками на нее стреляет, нос крючкастый над губищами трясется, постельничий от ножного удара из кареты вылетает. И давая за ней бежать, городовым машет – держи мол. А заступник, что от Зиновия – он уж и сделать ничего тут не смог.

Дознался постельничий кто она такая и отпустил.

Пришла она к Даниле, а сердце не на месте у нее не на месте. Ему сказать ничего не хочет:

- Пустое, - говорит, - не знаю уж с чего и расстроилась. То ли с ноги не той встала, то ли косо кто посмотрел. – А Данила-то чувствует, что не говорит она ему что-то, скрывает и ничего понять не может.

А Кузьме просто женщина уже давно не нужна была. Ему женская любовь была нужна. Точнее, чтобы не насильничал он ее, а чтобы она вроде как ему сама навязывается.

Постельничий ловок был, понял, что деньгами тут не решится. Стал глубже копать и ему говорят – так мол и так – встречается она с купцом Данилой, который вирши сочиняет. А вирши его тогда уж известными становились, потому как мог Данила любого человека понять, и его чувства и душу.

Пришел тогда постельничий к Дуне и говорит ей:

- Ежели к царю не пойдешь, есть у меня список с виршей твоего Данилы. Слова там может и про что другое. Но прочесть-то можно по-разному. Мыслишки-то там крамольные. На дыбе он и сам это подтвердит. А у нас в стране купцом больше, купцом меньше – никто и не заметит. Так что скажешь свет-девица? – а глазки уже потухли, света и близко нет, щечки-яблочки червячки съели, бантик губок внутрь втянулся. Так за Данилку страшно. А самой потом как жить?

- И когда же идти? –

- Так завтрева к вечеру голуба и приходи, - постельничий поднялся, на пороге оглянулся, - А Данила-то у меня вот где, - потряс он кулаком и вышел.

Дуня постояла в раздумье и стала быстро одеваться.

Когда она уже входила в дом Зиновия, ее увидел Данила, который подходил к дому с другой стороны. «Так вот в чем причина. Вот ведь друг! Я ей уже надоел и она теперь с Зиновием». Данила тихо подошел к окну…

Он позвонил. Он приехал. Голос такой родной. Чем-то встревоженный. Или просто уставший. А где же жена, что-то не спросила. Наверно пошла в магазин. Завтра мы увидимся. Пуская ненадолго. Но я смогу поцеловать эти любимые губы. Он меня обнимет. Как же теперь лечь и спать? Невозможно…

Как сжимались у Данилы руки в кулаки, как ныла душа. «Вот ведь что случилось». Хотел войти сразу. Но разговор у них быстро закончился, Данила у окна все услышал. Когда Дуня вышла, то он вошел.

- Зиновий, я все услышал. Дай мне пистолет, я убью царя. –

Зиновий посмотрел на него:

- Пошли за пистолетом, - они прошли через две комнаты и вошли в какую-то кладовку, в которой мутно горела лампадка. Зиновий пропустил Данилу вперед и как только тот вошел, закрыл дверь. Данила кинулся к двери и услышал глухой голос Зиновия:

- К царю тебя дурака близко не пустят. И себя и Дуню погубишь. Я сам все сделаю. А ты пока охолонь. – Данила услышал звук удаляющихся шагов Зиновия. Как только он не стучал, дверь ему никто не открыл.

В Грановитой палате, где заседала боярская дума, была смрадно. Бояре прели в шубах и шапках, курили, плевались на пол. Холопы разносили водку, бутерброды. Царь дорешивал какие-то свои вопросы с постельничим.

В этот момент вошел Зиновий, молча вынул из-за пазухи длинный пистолет и дважды выстрелил в царя…

Лишь бы солнце осталось гореть,

Малахит чтоб смотрел глазами,

Чтобы яблочкам щечкам цвесть,

Что к губам прикоснулись губами,

Я за это готов умереть,

Чтобы свет оставался в Вами!



Я сегодня виделась с ним. Какое счастье!